Поэзия рабочего удара (сборник) - Страница 38

Но не забыть мне последнего, когда кран подошел к самому концу рельсов и даже слегка стукнул о конечную поперечную балку – победа! – вся толпа продвинулась вперед, улыбнулась одной улыбкой, выставила вперед свою грудь, казавшуюся великой и единой, и взмахнула руками.

Я невольно оглянулся вверх.

Завод стал еще светлее, легче. Стропила раздвинулись. Железная арка поднялась еще выше и стала теснить небо. Я расправил руки и вместе с заводским простором, светом и размахом почувствовал, как растет несокрушимым кряжем моя спина, все тело просит небывалого взмаха, полета, а толпа внизу была пропитана такой железной силой, что ее взгляд казался огненным.

Началась песня, хоровая, неизвестная, новая, гимн, тревожный, как взрыв, и могучий, как гул чугунных колонн. Толпа двигалась с песней по заводу, и нельзя было понять, где кончались напевы работников и начиналась металлическая дрожь великана-завода.

Завод превращался в светлое чудо: мы заразили его говором и пением, торжеством своим. И наша судьбу стала судьбою железа.

Молот

Вот ночь невиданная.

Рабочие кварталы первый раз шумели так весело.

Во всех клубах, читальнях, союзах, всюду шли приготовления к новогодней встрече.

Тысяча рабочих поэтов готовили новые стихи и поэмы, оркестры разучивали новые танцевальные марши, летучий хор должен был на автомобилях объездить все клубы и захватить молодые рабочие массы победным гимном.

«Лига пролетарской культуры» выбилась из сил, чтобы обставить светом, музыкой и пением все залы рабочих районов.

Но главный замысел «Лиги» был не тот. Ровно в двенадцать часов ночи с одного из крейсеров дается залп из крупных орудий. Вечера и концерты на полуслове, на полутоне должны всюду в одно мгновение оборваться, и к часу ночи черные толпы трогаются к «Рабочему дворцу». Маршрут ко дворцу был обозначен по улицам красными световыми гирляндами, идущими со всех концов города. Горящие цветочные красные линии шли по главным артериям и у самого дворца поднимались кверху на его отточенный гордый шпиль. Сам дворец утопал в непрестанных фонтанах ракет и их взрывах. Лавы людей сразу осенялись морем огненного водопада, и бури уже не шли, а бежали к своему дворцу, ожидая чудес и небывалых ночных грез. Наверху, над зданием дворца, ракеты построили огненное сияние: над громадой домов подымались одна за другой огненные птицы с расправленными крыльями и, достигнув отчаянных высот, разрывались на тысячи звезд и искр с призывным и радостным пением. Когда рабочий город подойдет всей миллионной массой ко дворцу, игра огней и музыки превратит дворец в светлый воздушный призрак… С крейсеров грянут новые безумные залпы. Толпа входит во дворец с четырех сторон в радостных новых одеждах, с верхних хоров ударят двадцать оркестров, и бурные танцы радости начнет весь многотысячный зал. Оркестры потом мгновенно оборвутся, танцы застынут, и по воздуху, поднимаясь в куполы дворца, пройдут лучшие ораторы всего света, за ними поэты и музыканты, а потом зал опять утонет в новых радостных плясках. Пляски будут оборваны опять… Среди зала встанет привидение: человек-великан, серьезный, как прошлое, смелый, как будущее, и зашагает по праздничным толпам…

Прямо к главному выходу…

Прямо к востоку…

И скажет:

– Солнце, взойди!

…Солнце взовьется и расплавит последнюю ночь старого года…

* * *

В ночь света, пения, волшебного веселья я должен был пойти на работу в завод. Ни во дворце, ни в малых залах я быть не мог.

Весь путь к заводу по подземной дороге я думал о сказочном дворце.

Со станции к заводу некоторое расстояние пришлось идти пешком.

Завод был темный, неосвещенный.

Только что я прошел шагов двадцать, как со мной начало твориться что-то неладное.

Завод стал пошаливать…

Корпуса были те же, но они выстроились тяжелой мрачной толпой и шли на меня черным наступлением. Корпуса росли как гигантская скала в неведомом море, и неотступно грозили мне, грозили задавить, уничтожить.

«Врешь! – подумал я. – Не на таких напал. Я ведь был под твоими сводами… стучал. Я тебя понимаю, я тебе сродни».

И прибавил шагу.

Завод вырос до неба, крыл звезды и все шел на меня.

Наступила решительная минута.

Колебаться – значит погибнуть.

– Здорово! – крикнул я в тот момент, когда стены корпусов уже наседали на меня. – Здорово же, дружище!

Открыл дверь, сразу включил штепсель и осветил входные ворота.

Этап пройден.

Наскоро разделся и тут же подумал, что в заводе тоже есть своя дьявольщина, железное наваждение.

Что-то очень недурное и забавно-громадное должно родиться под этими балками и трубами.

Двери распахнулись, и в течение пяти минут вошла вся ночная смена.

Несколько моих милых приятелей и соседей по работе здорово смеялись.

– А великолепная, знаешь, чертовщина лезет в голову, – обратился один из них ко мне.

– Да, по временам в этом ковчеге и жутко и любопытно.

Третий товарищ, мало еще мне знакомый, счел долгом кинуть нам обоим:

– Уж если сходить с ума, ребята, так давайте все вместе.

– А ну-ка за работу. Авось эта дурь-то выйдет.

Двадцать горнов мигом зажглись, двадцать фиолетовых огненных вееров взвились вдоль стены нашей кузницы. Открыли цементировочные ванны, и вместе с гулом по заводу разлился шепот жидкой лавины. Как по команде, вышла шеренга сварщиков. В белых асбестовых костюмах они пролезли под старые котлы, раздались один за другим легкие взрывы паяльных трубок, и громадная мастерская сразу потопила весь говор и смех.