Поэзия рабочего удара (сборник) - Страница 42

Стало темнее в зале, замигали электрические лампы, задрожали люстры.

– Прошу полномочий! – сухо и громко, как выстрел, прозвучала фраза.

Среди сконфуженных, растерянных, потерявших голову дельцов стоял поднявшийся с своего кресла инженер Григорьев, затянутый на все пуговицы черного сюртука.

После речи директора эта фраза могла быть или величайшей добродетелью, или величайшей подлостью.

Правленцев пронзила одна общая догадка: вышел гнусный временщик, новый террорист биржи.

И всем казалось, что прокурор с своим портфелем уже идет, что он вот-вот вежливо, но спешно постучит в двери зала.

– Говорю с сознанием серьезности момента, – еще спокойнее, но увереннее говорил он.

– Что вы предлагаете? – приподнялся боязливо директор Правления.

Григорьев брал всех их в руки:

– Я предлагаю вам конфликт ликвидировать в неделю.

– На уступки? – набросились на него со всех сторон правленцы.

– Нет – нет! – не изменяя тона и не мигая, говорил Григорьев. – Я завтра пускаю завод вхолостую. Акционеры будут видеть, что завод идет. Мы спасем положение. Конечно, тут необходимы еще финансовые комбинации, – намекал он на спекуляцию с бумагами. – Мы дадим гудки, заведем топки, пустим моторы и трансмиссии. Мы покажем дым. А вы знаете, что наши трубы видны с Невского, Дворцовой набережной и даже с Морской.

Директор начал рыться в бумагах и что-то отмечать в записной книжке, но Григорьев впился в него, как будто ему одному говорил, и руки директора застывали.

– Сегодня же в ночь, – уже как будто о решенном деле, говорил Григорьев, – сегодня же в ночь я телеграфирую в Харьков о присылке ста слесарей-бельгийцев. Это люди, законтрактованные фирмой Гутланда, того самого Гутланда, который давал людей Сименсу во время забастовки. Теперь он даст их нам. И сегодня же ночью я телеграфирую в Козлов инженеру Беклемишеву о присылке артели клепальщиков. Вы увидите, что через неделю к нам повалят забастовщики, и мы же будем их цедить.

– А ведь это он в прошлом году справился с забастовкой у «Осветителя», – прошептал директор представителю банка.

– Да, как будто… – рассеянно отвечал банкир.

А Григорьев говорил:

– Я предлагаю вам ва-банк. Других средств нет. Надо действовать быстро, вот сегодня, вот в эту ночь, вот сию минуту.

– Ну, что вы скажете? – спрашивал шепотом директор банкира.

– Я его не разгадаю. Он в маске. Тут, простите, не игра ли?

– Это в вас говорит профессия. Вам все кажутся спекулянтами.

– Некоторые мне кажутся просто… наглецами.

– Да что вы?.. – хотел было возразить ему директор, но Григорьев кончил свое слово.

Директор позвонил.

Назначен был перерыв. И с первых фраз, которые срывались у правленцев в буфете за завтраком, стало ясно, что предложение Григорьева будет принято.

II

Завод был пущен в ту же ночь. Очнулись застывшие трубы. Черные фонтаны дыма устремились к небу. Поднявшийся ветер погнал их всех вместе, и черная лавина, закутывая звезды, тяжело и мерно прокладывает в высях дорогу и заставляет жаться ближе к земле рабочие окраины города.

Сам завод, пока еще застывший и немой, спит как мертвец с потухшими вытравленными глазами.

По шоссе ходят группами и в одиночку тени. Дымящийся завод для них загадка. Он их волнует. Волнует по-разному, но тревожно, загадочно.

И вдруг, как сигнал в ночном море, вспыхивают в одно мгновенье окна, лучи водопадом ворвались в улицы. Завод пошел.

Загудела земля. Задрожали корпуса, окна замигали, и в заводе поднялся стальной вихрь машинного движения.

Беспокойно ходившие фигуры на шоссе остановились, оцепенели. Один кинул догадку, отпустил остроту. Маленькие группы слились в большие. Всклокоченная фигура отделилась от толпы и направилась к воротам. Ворота отворились. Сторожа засуетились.

Завод не говорит с толпой, толпа с ним не спорит, но началось состязание. На той стороне только камень, железо, свет. Здесь люди. Но кажется, что у корпусов есть зовущая душа, есть сердце, которое злит и волнует. Глаза этой каменной глыбы – окна. В них есть нечеловеская сила взгляда. Он не зовет, не манит, он приказывает, повелевает.

– Товарищи, марш от завода по домам, по чайным! В лес!

Это – удар по сердцу толпы, толпы живой, человеческой.

Однако в душе у каждого шевелится беспокойный бес. Надо его убить, надо его изгнать.

Забегали по шоссе. Группа убежала в чайную писать корреспонденцию. В лесу уже собрался стачечный комитет. Молодежь расположилась пикетами по углам кварталов.

А завод разошелся вовсю. Он бешено пляшет свои железные танцы. Он заразил весь квартал металлическим ревом и шепотом. И есть призывная страсть в этом водовороте огня и машины.

– Там люди! – кричит женщина с ребенком.

Она и верит и не верит своим словам… Ей просто хочется туда, к заводу. Ее терзает, дразнит стальная погоня колес, которую она узнает по окнам и чувствует по земле. Ей хочется есть, и в железном гомоне завода ей чудится соблазн работы, хлеба.

– Он работает вхолостую, – отвечает ей сосед, хотя у него тоже есть какие-то сомнения и думы, и он сам впился в освещенные окна.

– А это кто крадется сзади?

– Да никого нет. Тебе, брат, уж кажется. Перекрестись – пройдет.

– Что там за рвань разговаривает со сторожем?

Освещенный завод – магнит.

Он тянет. По воздуху расползлись невидимые щупальцы. Они надоедливо окутывают тех, кто стоит один, кто не говорит, не перекликается.